Полуденные песни тритонов[книга меморуингов] - Андрей Матвеев

17. Про то, как я был хиппи

Бывший хиппи Тортилла делает надгробные памятники. Или делал — мы не виделись уже несколько лет, еще с прошлого тысячелетия, когда то ли весной, то ли осенью встретились в троллейбусе.

Не зимой, не летом, что остается?

Правильно: либо весной, либо — осенью.

Так вот, мы встретились, заулыбались, а потом я его спросил:

— Ты чего делаешь, Тортилла?

И он гордо ответил:

— Надгробные памятники!

Я подумал, стоит ли занять у него денег, но потом вгляделся повнимательнее ему в глаза и решил, что все равно не даст.

А вот когда мы с ним были хиппи, то денег друг у друга не занимали — их просто не было, а когда они были, то считались общими. Наверное, это было единственным, что роднило нас с хиппи настоящими, «забугорными», про которых можно было иногда прочитать в какой–нибудь странной книжке или выловить строку из поэта Вознесенского:

НАМ ДОРОГУ УКАЖЕТ ХИППИ!

Само собой, что не просто какую–то дорогу из пункта А в пункт Б, а концептуальную, мировоззренческую, что называется,

THE WAY OF LIFE.

Проще говоря, кто–то шел в комсомол, а кто–то в хиппи, хотя со мной тут вообще было весело — обретаясь, как и положено по моим тогдашним годам, во Всесоюзном Ленинском Коммунистическом Союзе Молодежи, без чего мне никакого университета бы не светило, я одновременно был и ярым адептом flower power, таким вот «кабинетным» теоретиком «цветочного» движения, какими практически на девяносто процентов были все «хайрастые» молодые люди…

НО ВСЕ РАВНО:

если и писать об этом, то явно надо не так!

И не в Тортилле дело, пусть и дальше ваяет надгробные памятники.

И не в безумном Гилберте, который, напиваясь в те давние времена, орал хрипловатым и скрипучим голосом «дойчланд, дойчланд, юбер аллес!».

И не во всех нас, которые давно уже кто сед, кто лыс, а кто и просто смешался с землей.

Дело в дороге.

В пути.

В том самом

the way of life.

На самом деле мой земной хипповый путь занимал ровно месяц, с 26‑го июля 1972 года и до или 24‑го, или 25‑го августа.

Может, месяц и два дня.

А может, месяц без одного…

Кучка придурков села в поезд. Безбашенные вакации. Каникулы идиотов. Поезд шел в Москву. Идиоты пили вино и горланили песни. Smoke on the water, дальше не помню, выскакивает лишь слово то ли fly, то ли cry. Это из Deep Purple. Или вот это: you got to move, you got to motion… Уже из Rolling Stones. Бедные проводники, кое как распихавшие заснувшую пьяную ораву в каком–то вагонном депо, куда состав загнали на стоянку.

Кто–то из безбашенных порывался позже лечь спать чуть ли не у самой кремлевской стены.

Не дали менты, наверное, правильно и сделали.

У меня тогда были абсолютно дебильные джинсы, память о каком–то мифическом австралийском ковбое, с кожаной вставкой между ног, безумно натиравшей промежность.

Между прочим, наступивший август был таким жарким, что до самого конца коммунистической эпохи такой жары больше не бывало.

Солнце жарило и парило, потная кожа зудела, но других штанов у меня с собой не было.

Да и эти были не мои, их на время мне выделил Гилберт, хотя на самом деле если и было что–то подобное, то все равно это было не так, хотя точно известно, что дня через три после своего пьяного прибытия в Москву четверо безбашенных идиотов пешком перлись в немыслимо ранний час на Белорусский вокзал и один из них сипел охрипшим голосом самую главную хипповую песню тех лет:

КУДА ИДЕМ МЫ С ПЯТАЧКОМ…

А остальные, вразнобой, подхватывали продолжение:

БОЛЬШОЙ, БОЛЬШОЙ СЕКРЕТ!

Почему–то мне казалось, что Пятачком был Тортилла.

А сколько нас было на самом деле уже все равно — четыре ли человека, пять?

Да какая разница!

Безбашенные сели в поезд.

Поезд шел во Владимир.

Только много лет спустя я понял, зачем поперся тогда в это странное псевдо–странствие по старым русским городам.

Наверное, мне надо было сделать себе прививку Богом.

Чтобы убедиться — он действительно есть и все мы зависим от него.

Попасть в параллельную, несоветскую реальность и уяснить, что в этой стране когда–то были времена, лежащие вне коммунистического пространства.

Но это сейчас я могу формулировать, а тогда был способен лишь просто смотреть и вбирать в себя то, что было вокруг.

Многочисленные разрушенные храмы, тоскливо курящиеся дымками деревни, желтые поля созревшей пшеницы.

Над полями летали стаи черно–серых ворон — я это помню до сих пор.

Во Владимире мы спали на берегу реки, неподалеку два маргинала ловили рыбу и предложили нам поменять ее на водку.

В Успенском соборе шла служба, я абсолютно не ведал, что надо делать, оказавшись внутри в подобный час.

Джинсы я уже отдал обратно Гилберту и взял у него взамен удобные старые штаны, не исключено, что раньше принадлежавшие мне.

Единственное, что я помню абсолютно точно из тех времен, так это то, что именно тем летом придумал свой первый рекламный слоган, еще даже не зная, что называется это именно так.

Вот он:

ДЖИНСЫ — ЭТО НЕ ОДЕЖДА, ДЖИНСЫ — ЭТО ФИЛОСОФИЯ!

И было это почти тридцать два года тому назад…

После Владимира мы потащились в Суздаль, пешком, по обочине большака.

Добрались под вечер.

Нас сразу же захотели побить.

Нас хотели побить в Суздале.

Затем нас чуть не побили в Ростове Великом

Несколько дней спустя почти побили в Ярославле.

Отмечу, что кого–то из нас пытались побить в Новгороде.

Не говоря уже о городе на Неве, где пытались побить лично меня!

Зато именно под Суздалем я и сделал себе прививку Богом.

КУДА ИДЕМ МЫ С ПЯТАЧКОМ БОЛЬШОЙ, БОЛЬШОЙ СЕКРЕТ!

С Пятачком — Тортиллой мы улеглись спать в стогу сена, рядом в таком же стогу спали наши попутчики — как и положено, во время дороги паломников становилось больше, в Суздале к нам присоединились двое таких же, как и мы, безбашенных из Питера, музыкант и художник, так что оба стога были нафаршированы людьми под завязку.

Несмотря на жаркий август, я проснулся от утреннего холода и вылез из сена.

Все было в тумане, до самого горизонта.

Только вдруг из этого молочного месива прямо перед моими глазами возникла аккуратная белая башенка с покатым куполом.

Я знал, что это был храм Покрова на Нерли, я должен был это знать, но то, что я увидел, был чем–то другим.

Башенка парила над землей, над ней всходило солнце.

Я не пересказываю сейчас некогда полученный мистический опыт.

Я просто хочу сказать, что если в жизни и бывают какие–то моменты, после которых все встает на свои места, то этот был одним из них.

Я стоял в тумане, ничего не было видно, кроме храма Покрова, освещенного солнцем.

Наверное, именно тогда я и понял, что Он есть, вот только с тех пор подобное ощущение переживал лишь четыре раза:

в Храме Гроба Господня в Иерусалиме,

в Храме Рождества Христова в Вифлееме,

в маленькой церкви Двенадцати апостолов на берегу озера Кинерет, оно же Галилейское или Тивериадское море,

и в Кафедральном соборе каталонского города Жирона, куда нас с дочерью занесло в самый жаркий полуденный час, и вот там, внутри, под высокими и гулкими сводами, внезапно зазвучала музыка, хотя орган молчал и только приглушенные голоса немногочисленных туристов слышались вокруг.

Но тот, первый, на берегу реки Нерль, был если и не самым главным, то уж, по крайней мере, наделяющий смыслом все безумие так называемого «хиппового» паломничества того уже давнего лета, с редким курением травы и частым глотанием таблеток, бесконечным пьянством и дурманящим ощущением где–то существующей, но так мало доступной тебе свободы, той, истиной, которая идет не от человека, а от Бога.

Свободы быть самим собой.

И той ответственности, которую налагает на тебя эта свобода.

«Посреди заливного луга, при впадении реки Нерли в Клязьму красуется белокаменная церковь Покрова 1165 г., одно из самых лирических творений древнерусских зодчих. Вокруг — полный покоя и поэзии луговой простор. Вольный воздух, высокое небо, пышные травы — и на взгорке, на берегу тихой старицы — нежный силуэт древней церкви…. Центральное место в ней принадлежит библейскому царю Давиду, чей образ связывается в богословии с идеей Покрова — покровительства Богоматери.»

(http://www.museum.vladimir.ru/arch/bogolub/pokrov? menu

=church_architecture)

Все остальное уже малосущественно.

Разве что ощущение постоянно голода, которое преследовало нас с Тортиллой.

Остальные то ли меньше хотели есть, то ли жевали в те моменты, когда нас не было рядом.